Проект «Вещь в себе» — это шестнадцать фотопортретов известных писателей из Москвы и Санкт-Петербурга. Шестнадцать историй, рассказанных с помощью снимков и текста. Что связывает человека с пулей, окариной, чернильницей, крабом, ниткой бус, глюкофоном или тигриным глазом? Порой вещи способны проявить своего владельца с совершенно неожиданной стороны.
Впервые представлен 17 марта 2024 года на авторской фотовыставке в Центральной городской библиотеке Пскова. На открытии выставки выступили петербургские поэты.
И мы пошли. Свернули за угол и зашли… в лавку чудес.
Дверь с колокольчиком [чудный звон], прохладно, винтажно, музыка граммофонная играет, цветок рупора тускло поблёскивает платиной. Помещение небольшое и всё заполнено красотой. Под высоким потолком — деревянные модели старинных аэропланов, аэростатов с плетёными корзинками. И все игрушки деревянные: куклы, зверушки, кубики, конструкторы, головоломки, настольные игры, машинки, даже «железная» дорога из дерева. Даже качели там были. Как потом выяснилось — всё ручной работы. Я просто-таки обомлел… Давно такой красоты не видел.
Какие-то люди быстро что-то купили и исчезли… [Чудный звон колокольчика…]
Время будто остановилось. И какое-то появилось ощущение, что мы уже не в Москве, а в каком-то другом городе, волшебном, вроде Питера… А может, вообще в другом измерении мульти-вселенной…
Этот инструмент, с одной стороны, пробуждает воспоминание о моём педагоге, прекрасном гитаристе, солисте Ленинградской филармонии, Геннадии Викторовиче Моченкове. Каждая встреча с ним превращалась в абсолютный праздник. Подобная гитара благородно висела у него на стене. С другой же стороны, предметно доказывает наличие в нашем городе прекрасной школы гитарных мастеров, в данном случае — ярчайшего представителя этой школы, Дмитрия Павловича, который и сотворил чудо-гитару-лютню. Весьма символично, что получил я её 12 апреля 2011 года, в день празднования пятидесятилетия первого полёта человека в космос. Это обстоятельство логично натолкнуло меня на мысль назвать инструмент Юрой. Примечательно, что единственным аксессуаром, который я ношу, являются механические штурманские часы в титановом корпусе — с Гагариным. Вот такое совпадение…
Букву «Ц» дробит цикада, звёзды упадают в вереск,
И вода в камнях холодных ракушками шелестит.
Крабы, словно луноходы, выбираются на берег
И по гальке мягко едут на колёсах на шести.
Это древние останки внеземных цивилизаций,
Кибернетика с клешнями, механический волчок.
Умер их собравший гений, стал звеном реинкарнаций,
А игрушки всё гуляют, срок завода не истёк.
Ночью пляж совсем безлюден, только фантики и пробки.
Их сканирует без смысла пучеглазый аппарат.
Безнадёжно раздаются позывные в круглой рубке,
Их никто принять не в силах...
космос пуст...
безбрежен мрак...
Говорят, чужие бусы носить нельзя — они замкнут и перенесут на тебя часть энергии настоящей владелицы. Пусть! Для меня эти бусы — память женщин нашего рода.
Янтарная солнечная нитка — бабушкина. Росла бабушка в многодетной крестьянской семье, без отца — бедно и голодно. Замуж вышла рано, взяли в семью за отзывчивость и работящесть. Трудилась дояркой, скотницей, разнорабочей, ещё и за стариками ходила, детей растила, дом, скот и огород на ней. Какие уж тут наряды? Я подарила ей эту нить, будучи сама девушкой, — исполнила бабушкину девичью мечту. Искала не холодный камень, не модный яркий пластик, но что-то мягкое, тёплое и родное — как она сама. Когда хоронили, бусы сняли — не положено. И они тут же разлетелись янтарными брызгами, сорвались. Собрала их, храню.
Вторая нить — материнская. Помню, как отец подарил ей эти бусы речного жемчуга. А я, девочка, вслух удивлялась: отчего жемчуг такой неровный, чудной? «Это ты чудная! — смеялась мама. — Раньше именно таким свадебные платья и кокошники расшивали!» Ободряла отца — и такой жемчуг достать было непросто. Но красоваться мама не умела. Бусы легли в заветную шкатулку, а позже мне на ладонь: «Носи дочь, радуйся!» Неровное женское счастье, речная слеза.
Короткие жизненные нити — на один охват по шее, скромная красота. И нескончаемая любовь — мой оберег.
Сиреневый глюкофон мне подарили на день рождения друзья, чтобы я успокаивал нервы нашей кошке, которая до глюкофона была весьма нервным и злобным животным. После того, как я начинал лупить палочками по поверхности чудо-инструмента, агрессивная кошка и правда тут же уходила от меня в другую комнату и успокаивалась там самостоятельно. Вскоре её не стало. Зато у нас за стенкой поселились нервные и агрессивные соседи, которые постоянно кричат и ругаются. Когда я проверил глюкофон на них, оказалось, что он действует и через стенку. Услыхав мои музыкальные экзерсисы, соседи тут же уходят в дальнюю комнату и начинают тихо мириться друг с другом. Я и себя успокаиваю, тыкая палочками, куда придётся. Так, влюбишься в кого-нибудь ненароком, или ногу в трамвае отдавят, или зарплату на работе задержат. Возьмёшь глюкофон, тюкнешь по нему хорошенько — и всё прошло, как с белых яблонь дым, и стихи сочинять хочется, и песни петь, и истории про глюкофон записывать.
В начале девяностых мне дали участок под строительство дачи на Карельском перешейке: в пятидесяти километрах от Питера, между посёлками Керро и Грузино. Место мы с сыном выбирали сами, взяли то, что повыше и посуше. На участке росло много сосен, елей и дубов. Нужно было выпиливать лишнее (дубы оставили) и корчевать участок. И вот после того, как выворотили с корневищем самую большую сосну, на песчаном дне образовавшейся полутораметровой воронки я увидел какой-то камень странной формы. Этот предмет оказался очень похожим на каменный нож. В голове сразу стали возникать представления о связи времен и миров. Раньше здесь жили угро-финские племена. А кто до них? Мир, в котором мы живём, гораздо сложней, чем мы его привыкли видеть. Пошли стихи:
Ломится солнечный лучик в открытые двери.
Блеет коза на крыльце, вызывая козлёнка из дома,
где он, проказник, с хозяйкой повадился завтракать вместе.
Свет обнажился. Заветные спрятались звери,
твари ночные ушли за предел, беспокойством ведомы,
дальше от зависти, сглаза, и прелестей наших и мести.
Сорные травы, названья которых забыты:
сныть, веретельник, волчец и ещё, и так далее — в глуби
древних корней родовых
безымянности, вроде, и рады.
Так им спокойней в миру вековечном, но квиты
будем мы с ними, когда и меня в глинозёмные глыбы
молча положат, как звали — забудут.
В траве у ограды
правлю косу, косовищем упёртую оземь.
Гулко, и звук разлетается, слышно и в Иерихоне.
Выскочил следом козлёнок,
калитка прикрытая, вроде…
Между мирами сквозит.
— Ах, касатик! Всё косим? —
мимо старушка идёт в допотопном ещё балахоне, —
и, улыбнувшись,
— В моём-то как всё заросло огороде!
Уже многие годы этот каменный нож является моим талисманом и хранится на книжной полке одного из шкафов моей библиотеки. Когда я беру нож в руки, сразу погружаюсь в воспоминание о прожитой жизни — и не только своей…
Потрясение — микроскоп. Небольшой, он умещался в продолговатом ящичке, размерами не более жестяной коробки из-под индийского чая. Отец гордился этим старинным микроскопом и берёг его. Волосок с моей головы в нём казался бревном. «А ну-ка посмотрим, что у тебя под ногтями». О, ужас! Не надо. Мурашки по коже. Я потрясён. «Будешь теперь мыть руки?» Буду, буду. Но как же они? Им каково? Как им себя — вот такими… чувствовать, ощущать? А я? А мне? Пропасть непохожести — знать о ней и с этим жить?
То часа пересечься не найти,
то день вдруг — нате-ка!
И мы пошли в музей смотреть на птиц —
гравюры, батики.
Почти пустой (по счастью) зал, а в нём —
окно овальное;
табличка с незапамятных времён:
«Не разговаривать!»
И я молчала (хоть за это мне
не будет воздано).
Изображенье: сумерки в окне,
и перья — в воздухе.
Так много смыслов строится кругом
Необратимого!
Один любуется, пока другой —
интерпретирует.
Искусный ловчий выражает смерть
в высокой степени.
И ты спросил: «Что думаешь?», и свет
зажгли над стендами.
Самой потом покажется, что я
сказала лишнее.
Какой бы щебет должен здесь стоять!
А он — неслышимый.
Чудна́я птица разевает клюв —
как будто страшно ей.
Ты знал всегда, что я тебя люблю.
О чём тут спрашивать.
Кристалл подарила мне на юбилей полярница, исследовательница Антарктики и специалист по творчеству Черубины де Габриак Ирина Репина. Подарков оказалось очень много, но этот был — самый дорогой, и именно он затерялся после шумного дня рождения. А я с детства мечтал о полярных путешествиях, бредил ими, много читал об Арктике и Антарктике и т. д. И вот такой значимый подарок — утрачен! Я долго переживал эту потерю... Но вдруг спустя семь лет — магический срок! — мой друг, который помогал тогда собирать подарки, говорит, что нашёл дома, когда разбирал вещи, этот кристалл! И мой кристалл ко мне вернулся! Теперь он — моя надежда, что я когда-нибудь побываю на самом южном краю земли — в Антарктиде!
